(1) Всё хо­ро­шо было в этой де­рев­не. (2) Всюду было свежо и чисто, слов­но каж­дое утро ходил кто-то с новой мет­лой и под­ме­тал тро­пин­ки вдоль домов, про­шло­год­нюю траву, ко­то­рая плот­ным вой­ло­ком за­тя­ну­ла всю улицу.

(3)Дома в де­рев­не сто­я­ли в один ряд, ок­на­ми на вос­ход, а между до­ма­ми росли боль­шие ивы. (4) Кора этих ив была на­столь­ко стара и так глу­бо­ки были мор­щи­ны, из­бо­роз­див­шие её, что, на­вер­ное, рыжим му­ра­вьям, жи­ву­щим в кор­нях под ивами, ка­за­лось, что они пол­зут по гор­ным уще­льям. (5) По дру­гую сто­ро­ну улицы ве­се­ло пест­ре­ли, как сит­це­вые ру­баш­ки, по­лен­ни­цы берёзовых дров, сараи да ку­рят­ни­ки, по­хо­жие на огром­ные плетёные кор­зи­ны.

(6) Домов сто­я­ло всего шест­на­дцать. (7) Че­ты­ре были за­ко­ло­че­ны и черны, но один осле­пи­тель­но свер­кал со­ло­мен­ной све­же­стью брёвен. (8) Плот­но и доб­рот­но сби­тый, стоял он на не про­сох­шем ещё кир­пич­ном фун­да­мен­те. (9) И зо­ло­тая чешуя де­ре­вян­ной крыши, и ла­ки­ро­ван­ная чер­но­та не за­на­ве­шен­ных пока окон  — всё го­во­ри­ло о том, что в дом этот скоро при­едут новосёлы. (10) В этом про­хлад­ном и свет­лом доме хо­те­лось и жить по но­во­му. (11) А внизу, под де­рев­ней, под пес­ча­ной, по­сте­пен­но опол­за­ю­щей кру­чей, ши­ро­ко раз­ли­лась ко­рич­не­вая от ве­сен­не­го па­вод­ка река.

(12) Всё было по-ве­сен­не­му пре­крас­ным в этой тихой се­вер­ной де­ре­вень­ке. (13) Каж­дый день све­ти­ло солн­це, но про­сы­ха­ю­щая земля хра­ни­ла ещё в глу­би­нах холод, и от­то­го, на­вер­ное, так чист и про­хла­ден был воз­дух, про­пах­ший реч­ным пес­ком и тя­ну­щей­ся к свету тра­вой.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) Всё хо­ро­шо было в этой де­рев­не. (2) Всюду было свежо и чисто, слов­но каж­дое утро ходил кто-то с новой мет­лой и под­ме­тал тро­пин­ки вдоль домов, про­шло­год­нюю траву, ко­то­рая плот­ным вой­ло­ком за­тя­ну­ла всю улицу.

(3)Дома в де­рев­не сто­я­ли в один ряд, ок­на­ми на вос­ход, а между до­ма­ми росли боль­шие ивы. (4) Кора этих ив была на­столь­ко стара и так глу­бо­ки были мор­щи­ны, из­бо­роз­див­шие её, что, на­вер­ное, рыжим му­ра­вьям, жи­ву­щим в кор­нях под ивами, ка­за­лось, что они пол­зут по гор­ным уще­льям. (5) По дру­гую сто­ро­ну улицы ве­се­ло пест­ре­ли, как сит­це­вые ру­баш­ки, по­лен­ни­цы берёзовых дров, сараи да ку­рят­ни­ки, по­хо­жие на огром­ные плетёные кор­зи­ны.

(6) Домов сто­я­ло всего шест­на­дцать. (7) Че­ты­ре были за­ко­ло­че­ны и черны, но один осле­пи­тель­но свер­кал со­ло­мен­ной све­же­стью брёвен. (8) Плот­но и доб­рот­но сби­тый, стоял он на не про­сох­шем ещё кир­пич­ном фун­да­мен­те. (9) И зо­ло­тая чешуя де­ре­вян­ной крыши, и ла­ки­ро­ван­ная чер­но­та не за­на­ве­шен­ных пока окон  — всё го­во­ри­ло о том, что в дом этот скоро при­едут новосёлы. (10) В этом про­хлад­ном и свет­лом доме хо­те­лось и жить по но­во­му. (11) А внизу, под де­рев­ней, под пес­ча­ной, по­сте­пен­но опол­за­ю­щей кру­чей, ши­ро­ко раз­ли­лась ко­рич­не­вая от ве­сен­не­го па­вод­ка река.

(12) Всё было по-ве­сен­не­му пре­крас­ным в этой тихой се­вер­ной де­ре­вень­ке. (13) Каж­дый день све­ти­ло солн­це, но про­сы­ха­ю­щая земля хра­ни­ла ещё в глу­би­нах холод, и от­то­го, на­вер­ное, так чист и про­хла­ден был воз­дух, про­пах­ший реч­ным пес­ком и тя­ну­щей­ся к свету тра­вой.

(1) Я про­сы­па­юсь от хо­ло­да. (2) Вы­ле­заю из-под оде­я­ла, иду во двор за по­ле­нья­ми. (3) С де­ся­ток по­ле­ньев несу в дом. (4) На­щи­пал лу­чи­ны и за­то­пил печь. (5) Запах огня был чист и резок. (6) Дым, белый как снег, пошёл в трубу, и я долго смот­рел на него.

(7) Через не­сколь­ко часов на небе по­ка­за­лось яркое сол­ныш­ко.

(8) Его лучи стали про­ни­кать через не­плот­но при­творённые став­ни, зо­ло­ти­ли из­раз­цо­вую печь и стены. (9) Какие толь­ко пе­ре­ли­ва­ю­щи­е­ся на солн­це крас­ки здесь не иг­ра­ли!

(10) Печь уже тре­ща­ла. (11) Я взял две бадьи и пошёл за водой. (12) Вы­со­ко на­топ­тан­ная тро­пин­ка зве­не­ла под ва­лен­ка­ми фар­фо­ро­вым зво­ном. (13) Снег на солн­це был до того ярок и све­тел, что глаза не­про­из­воль­но щу­ри­лись, а в тени от домов чётко ощу­ща­лась глу­бин­ная снеж­ная си­не­ва.

(14) На­брав воды, я пошёл домой. (15) Ды­ша­лось легко, глу­бо­ко. (16) Я не слы­шал сво­е­го серд­ца. (17) Дома налил воды в са­мо­вар, на­брал в же­лез­ный совок ру­мя­ных, уже успев­ших на­го­реть углей и опу­стил их в нутро са­мо­ва­ра. (18) Са­мо­вар за­шу­мел почти тот­час же.

(19) Я рас­крыл банку сгущёнки, за­ва­рил чай и на­ре­зал хлеб. (20) Хо­ро­шо-то как!

(1) Я про­сы­па­юсь от хо­ло­да. (2) Вы­ле­заю из-под оде­я­ла, иду во двор за по­ле­нья­ми. (3) С де­ся­ток по­ле­ньев несу в дом. (4) На­щи­пал лу­чи­ны и за­то­пил печь. (5) Запах огня был чист и резок. (6) Дым, белый как снег, пошёл в трубу, и я долго смот­рел на него.

(7) Через не­сколь­ко часов на небе по­ка­за­лось яркое сол­ныш­ко.

(8) Его лучи стали про­ни­кать через не­плот­но при­творённые став­ни, зо­ло­ти­ли из­раз­цо­вую печь и стены. (9) Какие толь­ко пе­ре­ли­ва­ю­щи­е­ся на солн­це крас­ки здесь не иг­ра­ли!

(10) Печь уже тре­ща­ла. (11) Я взял две бадьи и пошёл за водой. (12) Вы­со­ко на­топ­тан­ная тро­пин­ка зве­не­ла под ва­лен­ка­ми фар­фо­ро­вым зво­ном. (13) Снег на солн­це был до того ярок и све­тел, что глаза не­про­из­воль­но щу­ри­лись, а в тени от домов чётко ощу­ща­лась глу­бин­ная снеж­ная си­не­ва.

(14) На­брав воды, я пошёл домой. (15) Ды­ша­лось легко, глу­бо­ко. (16) Я не слы­шал сво­е­го серд­ца. (17) Дома налил воды в са­мо­вар, на­брал в же­лез­ный совок ру­мя­ных, уже успев­ших на­го­реть углей и опу­стил их в нутро са­мо­ва­ра. (18) Са­мо­вар за­шу­мел почти тот­час же.

(19) Я рас­крыл банку сгущёнки, за­ва­рил чай и на­ре­зал хлеб. (20) Хо­ро­шо-то как!

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1)  Это про­изо­шло на па­лу­бе дач­но­го па­ро­хо­да, под­го­ня­е­мо­го ве­тер­ком к зелёным бе­ре­гам Пе­тер­го­фа.

(2)  Сер­гей Есе­нин, не­дав­но вер­нув­ший­ся из-за гра­ни­цы, за­го­ре­лый, с расстёгну­тым во­ро­том белой ру­баш­ки, весёлый, не­при­выч­но оживлённый, при­сло­нясь к борту, без­оста­но­воч­но читал свои стихи. (3)  В этот вечер Сер­гей Есе­нин был осо­бен­но в ударе: стихи зву­ча­ли так, слов­но поэт бро­сал кому-то вызов мо­ло­до­сти и силы. (4)  И все, кто на­хо­дил­ся на па­лу­бе, не могли ото­рвать от него глаз.

(5)  Но осо­бен­но по­ра­зи­ло меня то, как Алек­сей Тол­стой ре­а­ги­ро­вал на стихи мо­ло­до­го поэта. (6)  Ранее рас­се­ян­ный и не­сколь­ко апа­тич­ный, груз­но си­дев­ший на па­луб­ной ска­мье, сей­час он весь был полон вни­ма­ния и даже по­дал­ся вперёд всем своим телом. (7)  Паль­цы всё силь­нее и ве­се­лее от­би­ва­ли такт на пра­вом ко­ле­не.

(8)  Вдруг Тол­стой резко сдви­нул на за­ты­лок шляпу и стёр со лба вы­сту­пив­ший пот. (9)  Потом встал, груз­но шаг­нул к Сер­гею Есе­ни­ну и ши­ро­ким же­стом трях­нул его за плечи. (10)  Ши­ро­кая улыб­ка оза­ри­ла мя­си­стое, глад­ко вы­бри­тое лицо Алек­сея Тол­сто­го.

(11)  — Вот это стихи!  — взвол­но­ва(н/нн)о про­изнёс Алек­сей Ни­ко­ла­е­вич. (12)  Он креп­ко обнял не­сколь­ко смущённого и рас­тер..нного мо­ло­до­го поэта и три­жды по­це­ло­вал.

(1)  Это про­изо­шло на па­лу­бе дач­но­го па­ро­хо­да, под­го­ня­е­мо­го ве­тер­ком к зелёным бе­ре­гам Пе­тер­го­фа.

(2)  Сер­гей Есе­нин, не­дав­но вер­нув­ший­ся из-за гра­ни­цы, за­го­ре­лый, с расстёгну­тым во­ро­том белой ру­баш­ки, весёлый, не­при­выч­но оживлённый, при­сло­нясь к борту, без­оста­но­воч­но читал свои стихи. (3)  В этот вечер Сер­гей Есе­нин был осо­бен­но в ударе: стихи зву­ча­ли так, слов­но поэт бро­сал кому-то вызов мо­ло­до­сти и силы. (4)  И все, кто на­хо­дил­ся на па­лу­бе, не могли ото­рвать от него глаз.

(5)  Но осо­бен­но по­ра­зи­ло меня то, как Алек­сей Тол­стой ре­а­ги­ро­вал на стихи мо­ло­до­го поэта. (6)  Ранее рас­се­ян­ный и не­сколь­ко апа­тич­ный, груз­но си­дев­ший на па­луб­ной ска­мье, сей­час он весь был полон вни­ма­ния и даже по­дал­ся вперёд всем своим телом. (7)  Паль­цы всё силь­нее и ве­се­лее от­би­ва­ли такт на пра­вом ко­ле­не.

(8)  Вдруг Тол­стой резко сдви­нул на за­ты­лок шляпу и стёр со лба вы­сту­пив­ший пот. (9)  Потом встал, груз­но шаг­нул к Сер­гею Есе­ни­ну и ши­ро­ким же­стом трях­нул его за плечи. (10)  Ши­ро­кая улыб­ка оза­ри­ла мя­си­стое, глад­ко вы­бри­тое лицо Алек­сея Тол­сто­го.

(11)  — Вот это стихи!  — взвол­но­ва(н/нн)о про­изнёс Алек­сей Ни­ко­ла­е­вич. (12)  Он креп­ко обнял не­сколь­ко смущённого и рас­тер..нного мо­ло­до­го поэта и три­жды по­це­ло­вал.

(1)  Это про­изо­шло на па­лу­бе дач­но­го па­ро­хо­да, под­го­ня­е­мо­го ве­тер­ком к зелёным бе­ре­гам Пе­тер­го­фа.

(2)  Сер­гей Есе­нин, не­дав­но вер­нув­ший­ся из-за гра­ни­цы, за­го­ре­лый, с расстёгну­тым во­ро­том белой ру­баш­ки, весёлый, не­при­выч­но оживлённый, при­сло­нясь к борту, без­оста­но­воч­но читал свои стихи. (3)  В этот вечер Сер­гей Есе­нин был осо­бен­но в ударе: стихи зву­ча­ли так, слов­но поэт бро­сал кому-то вызов мо­ло­до­сти и силы. (4)  И все, кто на­хо­дил­ся на па­лу­бе, не могли ото­рвать от него глаз.

(5)  Но осо­бен­но по­ра­зи­ло меня то, как Алек­сей Тол­стой ре­а­ги­ро­вал на стихи мо­ло­до­го поэта. (6)  Ранее рас­се­ян­ный и не­сколь­ко апа­тич­ный, груз­но си­дев­ший на па­луб­ной ска­мье, сей­час он весь был полон вни­ма­ния и даже по­дал­ся вперёд всем своим телом. (7)  Паль­цы всё силь­нее и ве­се­лее от­би­ва­ли такт на пра­вом ко­ле­не.

(8)  Вдруг Тол­стой резко сдви­нул на за­ты­лок шляпу и стёр со лба вы­сту­пив­ший пот. (9)  Потом встал, груз­но шаг­нул к Сер­гею Есе­ни­ну и ши­ро­ким же­стом трях­нул его за плечи. (10)  Ши­ро­кая улыб­ка оза­ри­ла мя­си­стое, глад­ко вы­бри­тое лицо Алек­сея Тол­сто­го.

(11)  — Вот это стихи!  — взвол­но­ва(н/нн)о про­изнёс Алек­сей Ни­ко­ла­е­вич. (12)  Он креп­ко обнял не­сколь­ко смущённого и рас­тер..нного мо­ло­до­го поэта и три­жды по­це­ло­вал.